Криворотов А.К. Конкурентоспособность северной экономики: "узкие места" и широкие перспективы

Ключевые слова: конкурентоспособность, регион, экономика Севера, компании, информация, прямые и портфельные инвестиции, сырьевые товары, технологии, кредитные ресурсы, инфраструктура, управленческий персонал, инвестиционный режим, рабочая сила, природные ресурсы, государство.

Key words: сompetitive ability, region, north economy, companies, information, direct and portfolio investment, input goods, technologies, credit resource, infrastructure, management personnel, investment regime, labor force, nature resources, state.

Прежде всего, необходимо уточнить содержание самого понятия «конкурентоспособность региона». Оно уже плотно вошло и в научный, и в практический оборот, однако, существо и самая правомерность употребления такого термина остаются предметом достаточно жарких дебатов. Обобщая многочисленные публикации на эту тему, можно выделить три основных подхода.

В первой группе работ конкурентоспособность регионов вообще не определяется в расчете на интуитивное понимание читателя. Это справедливо даже в отношении наиболее популярной ныне теории международной конкурентоспособности проф. М.Портера (США)[1], хотя она дает удобную практическую схему для исследования конкурентных преимуществ стран и регионов.

Во второй группе, напротив, даются определения конкурентоспособности, но слишком широкие, применимые не только к регионам, но и к другим субъектам конкуренции – компаниям, отдельным товарам, отдельным работникам на рынке труда, а то и к участникам творческих соревнований или биологической борьбы за выживание. Например, д.э.н. Р.А.Фатхутдинов определяет конкурентоспособность как «свойство объекта, характеризующееся степенью реального или потенциального удовлетворения им конкретной потребности по сравнению с аналогичными объектами, представленными на данном рынке»[2]. Специфика региональной конкурентоспособности при этом остается нераскрытой.

Наконец, третий подход заключается в фактическом отождествлении региона и компании-товаропроизводителя. Например, Б.А.Чуб определяет конкурентоспособность региона как его «способность в условиях свободной конкуренции производить товары и услуги, удовлетворяющие требованиям рынка, реализация которых увеличивает благосостояние региона, страны и отдельных ее граждан»[3]. Однако, регион, подобно стране в целом – не самостоятельный субъект рынка, а хозяйственная территория. Как таковой, сам регион ничего не производит и не потребляет; это делают фирмы и домашние хозяйства, расположенные в его границах. Регион же может лишь обладать объективными и субъективными предпосылками, позволяющими «его» фирмам добиваться конкурентоспособности. Поэтому применять к территориям тот же подход, что и к странам, означает существенно искажать существо дела.

По нашему мнению, ключ к пониманию конкурентоспособности территорий (стран и регионов) – произошедшее в эпоху глобализации глубокое расслоение факторов и условий производства по степени их географической мобильности.

Если ранжировать по данному показателю различные производственные активы (необходимые на всех стадиях производственного процесса, от НИОКР до сбыта готовой продукции), то получится примерно следующая схема:

Рис.1. Ранжирование производственных активов по степени их географической мобильности

Как видно из приведенной схемы, компании и банки олицетворяют капитал и так называемые «неосязаемые активы» (англ. intangible assets), т.е. технологии, ноу-хау, управленческие навыки и т.п. Иными словами, наиболее мобильные активы. Территории же (регионы, страны), напротив, служат средоточием намного более инертных активов – природных ресурсов, климатических условий, объектов инфраструктуры. И, что особенно важно, они являются средой проживания людей, причем не абстрактной «рабочей силы», а устойчивых территориальных общностей, связанных едиными культурными и хозяйственными традициями. В результате, даже в условиях глобализации территории сохраняют свое значение как, цитируя доклад Генерального комиссариата Франции по планированию, «неотъемлемые предпосылки экономического роста»[4].

С учетом этой роли территорий становится понятно, почему проблема региональной конкурентоспособности была поставлена одновременно с развертыванием процесса глобализации. Дело в том, что конкурентоспособность регионов проявилась как феномен, противостоящий фирменной конкурентоспособности, параллельно с глобализацией и в результате ее.

Пока мобильность капитала и технологий была низкой, компании прочно «сидели на земле», и конкурентоспособность региона по сути совпадала с конкурентоспособностью фирм данного региона. Мейсенские фирмы славились в XVIII-XIX веках тем же, чем и сам город Мейсен – фарфоровыми изделиями, иваново-вознесенские промышленники – тем же ситцем, что и их город.

И только с отрывом капитала от региональной и национальной базы стало очевидно, что, проникая в другой регион, фирма «может унести с собой» далеко не всё. У каждого региона имеются собственные преимущества и недостатки, которые не могут быть автоматически воспроизведены в другой местности. Оказалось, что правильный выбор места размещения производства может иметь определяющее значение для успеха предприятия, поэтому инвестиции даже в глобализованной экономике имеют обыкновение сосредотачиваться в строго определенных регионах. Американская исследовательница Энн Маркузен назвала этот эффект «наличием липких пятен в скользком пространстве»[5].

Образно говоря, мобильный, космополитичный капитал и территория соотносятся примерно так же, как зерно и пашня. Для получения урожая необходимы и то, и другое: незасеянное поле зарастет бурьяном, не брошенное в землю зерно не принесет всходов. Пашня остается неподвижной, в то время как зерно может быть отправлено на большие расстояния и засеяно в любую почву. Но урожайность при этом окажется неодинаковой: разные поля более пригодны для выращивания различных культур.

С учетом этих соображений дадим собственное определение конкурентоспособности различных объектов. Непосредственно на рынке конкурируют не фирмы, отрасли или регионы, а товары. Поэтому, следуя логике «Капитала» К.Маркса,[6] начинать следует именно с товара, выводя каждое последующее определение из предыдущих.

Конкурентоспособность товара – наличие у него свойств (прежде всего, соотношения «цена-качество» и товарного имиджа), способных лучше удовлетворять запросы потребителей в сравнении с другими аналогичными товарами, обращающимися на том же рынке. Конкурентоспособность позволяет товару найти сбыт, обеспечивая доходы его производителю.

Конкурентоспособность фирмы – ее способность производить и сбывать товары, конкурентоспособные на соответствующем рынке. Конкурентоспособность обеспечивает фирме допустимую норму прибыли (не менее средней по отрасли). Зависит от наличия у фирмы мобильных факторов производства, более эффективных по сравнению с конкурентами.

Конкурентоспособность отрасли (в некоей стране или некоем регионе) – наличие в отрасли достаточного количества конкурентоспособных фирм. Внешне проявляется в специализации страны (региона) на производстве и вывозе соответствующей продукции. Позволяет предприятиям отрасли получать норму прибыли не ниже средних показателей – по данной стране, или по данной отрасли, но в более широком географическом масштабе.

Наконец, конкурентоспособность территории – наличие в ней устойчивых, низкомобильных производственных активов, создающее условия для возникновения и развития на данной территории конкурентоспособных отраслей.

Процесс инвестирования есть процесс разрешения противоречия между космополитичным капиталом и «стационарной» территорией. Инвестиции соединяют мобильные активы с немобильными, фирменную конкурентоспособность – с региональной. Поэтому конкурентоспособность территории имеет два взаимосвязанных аспекта: конкурентоспособность ее отраслей и ее инвестиционную привлекательность. Первая определяет текущую конкурентоспособность территории, вторая – перспективную, способность выдерживать конкуренцию за инвестиции.

КОНКУРЕНТОСПОСОБНОСТЬ И ЗАДАЧИ ГОСУДАРСТВА НА СЕВЕРЕ

Государство отвечает за создание благоприятных условий развития и для фирм, и для регионов своей страны (где, собственно, и проживает ее население). Поэтому в эпоху глобализации оно призвано, с одной стороны, обеспечивать своим компаниям выгодные условия доступа на мировые рынки, а с другой – способствовать развитию немобильных конкурентных преимуществ своей территории (и страны, и отдельных ее частей).

Если государство, действуя в духе внешнеэкономической либерализации, поощряет мобильность капитала, но не укрепляет «национальной базы», то оно рискует обескровить страну. Национальные капитал, технологии, «мозги», получив свободу передвижения, воспользуются ею для того, чтобы покинуть страну или отдельные ее регионы. Практика реформ в России, когда из страны было вывезено по меньшей мере 236 млрд. долл.,[7] а многие вполне жизнеспособные регионы пришли в депрессивное состояние, дала впечатляющий пример такого развития событий.

Таким образом, либерализация внешнеэкономических связей, даже с теоретической точки зрения, не только не отменяет регулирующей роли государства, но и, напротив, предъявляет к нему новые требования. Подчеркивая значимость этого обстоятельства и для долгосрочных, и для текущих политических интересов, проф. Даннинг пишет: «Несмотря на процессы дерегулирования и либерализации множества рынков, правительства призваны оказывать все более существенное воздействие на создание и использование немобильных активов, имеющих критически важное значение для экономического процветания соответствующих избирателей»^[8].

Эти соображения становятся особенно актуальными по мере усиления процесса глобализации. Существом его, как известно, считается прогрессирующее устранение барьеров для международного передвижения товаров, услуг, капитала и рабочей силы. И эта свобода передвижения не устраняет территориального социально-экономического неравенства, а, напротив, углубляет его. Вопреки абстрактно-теоретическим представлениям, капитал движется «оттуда, где его мало, туда, где его много», а не наоборот. Разрыв в доходах, и особенно в уровнях технологического развития, развитых и развивающихся стран с ускорением нарастает. Те же явления наблюдаются и внутри государств, особенно больно ударяя по регионам экстремального освоения.

В Заполярье действует ряд объективных обстоятельств, усложняющих и удорожающих производство. Это, в частности, дефицит квалифицированных кадров, повышенные затраты на топливо и энергию, необходимость завозить «с материка» большую часть оборудования и продовольствия, удаленность от основных мировых рынков. Повышенная мобильность современного капитала также представляет для Арктики определенную угрозу. Сегодня районы Севера конкурируют за инвестиции не только с южными регионами собственной страны, но и с другими, более привлекательными частями света.

Безусловно, это явление не является принципиально новым. Север никогда не был изолирован от мирового рынка. Волны глобальной конъюнктуры то повышали, то снижали интерес к его ресурсам, порождая поочередно экономический бум и периоды стагнации. В то же время, между экономикой Севера и остального мира существовали мощные «фильтры», смягчавшие эти колебания. Один – это традиционное хозяйствование коренных народов, ориентированное на вечные ценности, а не на скорое получение прибыли. Другой – крупные монополии типа «Русско-американской компании» на Аляске, «Королевской гренландской торговой компании» или «Компании Гудзонова залива». Во многом по той же модели были построены и гулаговские тресты (характерным представляется высказывание И.В.Сталина, что на Севере нужна своя Ост-Индская компания с нашим советским содержанием[9]). Третий фильтр – защита и покровительство государственных властей, включая мощное военное присутствие.

Однако, в нынешнюю эпоху либеральной глобализации эти столпы северной экономики оказываются серьезно расшатанными. Коренные народы Севера уже достаточно глубоко интегрированы в товарно-денежные отношения, приобщены к благам и подвержены соблазнам «белой» цивилизации. На смену прежним торговым монополиям, прочно «сидевшим» на вверенных им территориях, пришли транснациональные (особенно добычные) компании, готовые инвестировать в Север по мере надобности и выводить из него капиталы, когда таковая надобность отпадает. Аналогичным образом действовали и военные ведомства. Их присутствие на Севере постоянно расширялось в течение всего периода «холодной войны», по мере возрастания военно-стратегического значения Арктика, как зоны прямого соприкосновения интересов СССР и НАТО. Окончание этого противостояния, распад Варшавского договора и обострение обстановки на южных флангах НАТО привели к болезненному разоружению Севера, ударившему по всеми мировому Заполярью.

Существенно усложнились и условия государственной поддержки. Национальные правительства все сильнее ограничены в свободе своего маневра и де-факто (в силу углубления международного разделения труда), и де-юре, международными договорами о свободе торговли. Так, в начале 1990-х гг. власти Норвегии, оказав финансовую поддержку своему рыбоводству, натолкнулись на антидемпинговые меры в США. Эмбарго на импорт меха зверей, добытых капканным способом, введенный в Евросоюзе, болезненно ударяет по интересам североканадских и гренландских охотников, проживающих за многих тысяч километров от Брюсселя.

Ко всему следует добавить, что исторически у северян сложились традиции не конкуренции, а взаимопомощи и сотрудничества. Очень часто они не готовы конкурировать на все более жестких условиях. Известный специалист по американскому Северу Г.А.Агранат отмечал, что «развитие этих районов не смогло уложиться в стереотипные рыночные рамки капиталистической экономики»[10] – притом, что Аляска, будучи штатом США, представляет собой наиболее «либералистский» вариант освоения Севера.

Рассмотрим под этим углом зрения опыт зарубежного Севера, ранее России вступившего на путь экономической либерализации, а затем самой России.

ЗАРУБЕЖНЫЙ СЕВЕР: РАЗНЫЕ МОДЕЛИ – СХОДНЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ

Начнем с соседней с нами Норвегии, опыт которой автор изучал наиболее подробно.

Политика норвежского государства на Севере, осуществляемая с 1951 года (когда был принят «План для Северной Норвегии» на 1952-1960 годы), оказалась достаточно синхронизированной по разным направлениям и в целом распадается на три этапа. На первом (1950-середина 1970-х годов), совпавшем с энергичной либерализацией внешней торговли, региональная политика была направлена на укоренную индустриализацию Заполярья, преодоление его экономического отставания. Правительство форсировало развитие товарно-денежных отношений и структурные изменения в экономике региона, сооружало крупные госпредприятия, стимулировало концентрацию производства в рыболовстве и укрупнение поселков.

В итоге производительность труда в регионе повысилась с 50 до 80% от национальной, но началась массовая миграция населения с Севера на Юг страны. Кроме того, власти натолкнулись на организованное сопротивление самих северян, не желавших отказываться от привычного образа жизни. В регионе возникло мощное движение противников реформ – так называемых «популистов», сыгравших весьма активную роль в борьбе против вступления Норвегии в ЕЭС в начале 1970-х годов. В конечном итоге это заставило правительство пересмотреть свои подходы.

На втором этапе (середина 1970-х – конец 1980-х годов) начинают господствовать протекционистские тенденции. Целью региональной политики становится сохранение сложившегося рисунка расселения по стране. Норвегия радикально расширила зоны своей рыболовной юрисдикции и не вступила в ЕЭС, что обеспечило ей национальный контроль над рыбными ресурсами заполярных морей. Правительство субсидировало рыбаков и промышленные предприятия Севера, пыталось ограждать их от внешней конкуренции и от проникновения иностранных инвестиций. Рыболовство вошло в число отраслей, пользующихся наибольшей протекционистской защитой государства. Руководствуясь соображениями региональной и национальной политики, правительство начало оказание мощной поддержки оленеводству коренных жителей норвежского Севера – саамов. При активном содействии НАТО шло военно-техническое обустройство Заполярья, имевшее позитивный эффект для его хозяйственного развития.

Экономика региона впадала во все более глубокую зависимость от государственной поддержки: рыболовство и убыточные промышленные предприятия ежегодно получали миллиарды крон бюджетных дотаций. Негативные демографические процессы на некоторое время ослабли, но не прекратились. В губернии Финнмарк с 1975 года, в губернии Нурланд – с 1982 года из-за миграционного оттока начало сокращаться население.

На нынешнем, третьем этапе (с конца 1980-х годов) конкуренция на внешних рынках обостряется из-за продолжающейся либерализации мировой торговли. При этом возможности норвежского государства по финансовой поддержке регионов оказываются существенно ограничены договоренностями в рамках ВТО и Европейского экономического пространства (ЕЭП), к которому страна присоединилась в качестве альтернативы вступлению в Европейский союз. В итоге, цель региональной политики осталась прежней – сохранение схемы расселения – но ее достижение во многом поручается самим регионам, их инновационной активности, при гораздо меньшей финансовой поддержке из Центра.

Правительство в 30 раз (в постоянных ценах) сократило субсидии рыболовству, закрывает убыточные госкомпании тяжелой промышленности. Свертывается военное присутствие на норвежском Севере, утратившем приоритетное значение для НАТО. Произошла серьезная децентрализация региональной политики, с делегированием широких полномочий на места. Благодаря мерам внешнеэкономической и структурной политики, экспорт рыбы и рыбопродуктов за десятилетие удвоился (с 1,5 до 3 млрд. норв. крон в год), Норвегия в отдельные годы становилась крупнейшим их мировым экспортером. Рыбохозяйственный комплекс страны стал рентабельным. На месте закрытых госпредприятий Заполярья (например, металлургического комплекса в Му-и-Рана) удалось развернуть новые «точки роста», используя имеющуюся инфраструктуру. Однако, в целом из региона продолжается отток населения, а оставшиеся жители концентрируются во все меньшем числе поселений.

Таким образом, политика норвежского государства имела ограниченный эффект для конкурентоспособности региона. В стране разработан интересный, нередко действенный инструментарий региональной, рыболовной, промышленной политики, поддержки коренных жителей. Однако, норвежцам не удалось преодолеть отставание Севера от средних по стране показателей производительности труда и рентабельности (на 20 и 50%, соответственно).

На протяжении последних 20 лет в Норвегии углубляется расслоение между регионами и отдельными губерниями, хорошо заметное по динамике обобщающих характеристик неравномерности – коэффициентов Джини и Тейла, исчисленных по валовому продукту и населению регионов. На одном полюсе сосредоточились крупные городские агломерации Юга страны (Осло, Берген, Ставангер), где активно идет развитие новых отраслей экономики; на другом – технологически отсталые аграрные и рыбацкие районы.

Диверсификация экспорта из норвежских регионов не всегда сопровождалась улучшением их экономического положения, а связь между интенсивностью экспорта губернии и производительностью труда в ней оказалась статистически незначимой (коэффициент корреляции составил 0,16). Таким образом, работа на внешний рынок не стала для регионов Норвегии фактором экономического роста.

Норвежское Заполярье остается регионом отчетливо сырьевой ориентации. Несмотря на усилия правительства, основой экспортной базы региона был и остался рыбохозяйственный комплекс. Попытки развивать в Заполярье альтернативные экспортные отрасли были малоэффективны. Конкурентоспособными обычно оказывались лишь те новые производства, которые возникали в привязке к уже существующим (например, рыбоводство). Более того, как показал наш анализ, считавшиеся более «прогрессивными» способы лова и переработки рыбы оказывались на Севере менее эффективными, чем традиционные.

Развертывание качественно новых отраслей (производство мороженой рыбы и рыбного филе, металлургия, научные исследования) осуществлялось на Севере, как правило, за счет государственного бюджета, и часто оказывалось безуспешным. Развитие нефтяной промышленности на шельфе Северной Норвегии только начинается. В любом случае, однако, добыча нефти и газа не придаст мощного импульса экономике региона, поскольку в нем не сформирована научная, технологическая и кадровая база для полноценной «работы на шельф». Доля Северной Норвегии в национальных поставках на шельф составляет около 2%.

Таким образом, успех имели действия правительства, направленные не столько на развитие новых отраслей, сколько на повышение конкурентоспособности уже имеющихся. При этом, вне зависимости от политической воли государства, конкурентоспособность региона росла лишь за счет сокращения и территориальной концентрации населения.

Опыт других стран зарубежного Севера (причем по данным самих северных исследователей) в целом аналогичен.

Профессор Высшей торговой школы Норвегии в г.Бергене, исландец Рогнвальдур Ханнессон проанализировал опыт Исландии, а также окраинных рыболовных провинций Канады (о-в Ньюфаундленд) и Дании (Фарерские острова) за последние два десятилетия. Базовые тенденции оказались сходными. В водах этих провинций происходил систематический перелов рыбы, не прекратившийся и после установления 200-мильных зон, поскольку они защищают рыбные ресурсы от иностранного промысла, но не от внутреннего рыбацкого лобби. Попытки развития новых отраслей промышленности, как правило, заканчивались неудачей. Во избежание массовых банкротств рыбаков, местные власти развертывали программы субсидирования, которые лишь загоняли проблему внутрь и повергали регионы в финансовую зависимость от центра. Ханнессон пришел к выводу, что попытки сохранить на Севере дисперсное расселение нереалистичны и противоречат естественному ходу экономического развития[11].

Датская исследовательница Лизе Люк, долго работавшая в Гренландии, пришла к выводу, что арктическим регионам крайне сложно выработать стратегические конкурентные преимущества, необходимые для нынешней эпохи. Образовательный уровень северян невысок, инвестиционный потенциал низок, частный сектор развит недостаточно. Немаловажно также, что основные экономические и политические решения, касающиеся северных регионов, принимаются в столицах, расположенных далеко на юге.

Единственный, по мнению Л.Люк, позитивный пример дает современная Исландия. Страна добилась успеха путем мощной концентрации населения (почти половина ее граждан живет в городской агломерации Рейкьявика), высокого образовательного уровня рабочей силы, налаживания эффективных коммуникаций – а также «благодаря применению политических и экономических инструментов, доступных ей как суверенному государству»[12].

Последнее замечание отражает уникальную особенность Исландии, а именно отсутствие противостояния «интересы Заполярья – политические приоритеты Центра»: они совпадают, поскольку страна целиком лежит у самого Полярного круга. У нее просто не было другого выбора, как обеспечивать экономическое выживание в условиях Севера. Соответственно, и миграция рабочей силы на юг в Исландии физически невозможна, возможна лишь ее концентрация. В других же странах европейского Севера наличествуют обе тенденции.

Из шести крупных территорий Северной Европы, наиболее активно «теряющих» жителей, пять находятся в Заполярье – это Финнмарк, вся Исландия за пределами столицы, Гренландия, финляндская Лапландия и Норрботтен на крайнем севере Швеции. Во всей Западной Европе столь мощный отток населения наблюдается лишь из восточных земель ФРГ. Процветают же в Скандинавии крупные города в умеренных широтах. Причем, как отмечают северные регионалисты, отток населения не ослабевает, а лишь усиливается в периоды экономического роста, повышающего мобильность рабочей силы[13].

Сами северные регионы, остро ощущая свою уязвимость для свободной конкуренции, последовательно борются против чрезмерной либерализации своей внешней торговли. Жители северных губерний Норвегии на двух референдумах (1973 и 1994 гг.) принципиально голосовали против вступления совей страны в Евросоюз, опасаясь, что подключение к внутреннему рынку ЕС их разорит. Гренландия, как часть Дании, по сходным соображениям стала единственным регионом, добровольно вышедшим из Евросоюза в 1986 г. Другая северная датская автономия, Фарерские острова, лишь недавно впервые решилась войти в зону свободной торговли, причем с соседней, не слишком богатой и мощной Исландией. Гренландия, несмотря на уговоры, присоединиться даже к этой зоне пока отказалась.

Либерализация внешнеэкономических связей России в 1990-е годы осуществлялась без этой осторожности – резким, почти одномоментным рывком. Она впервые (с досоветских времен) поставила экономическое положение регионов в тесную связь с их международной конкурентоспособностью. Благополучие региона во многом оказалось зависимым от его способности экспортировать продукцию за твердую валюту (что было особенно ценно в условиях тотальных неплатежей и сужения внутреннего рынка 1990-х годов), привлекать иностранные инвестиции и брать внешние займы.

Среди субъектов Российской Федерации произошло глубокое расслоение по уровню жизни населения, причем последний тесно связан с экспортным потенциалом региона. Коэффициент парной корреляции душевого ВРП и экспорта регионов, в Норвегии статистически незначимый, в России превышал 90%. Рост душевого экспорта субъекта Федерации на 1 долл. США в год приводил к росту душевого регионального продукта на 1,5 долл. Лишь в последние годы эта связь существенно ослабла, очевидно в результате роста внутреннего рынка России.

В наилучшем положении оказались Москва, эксплуатирующая свое положение политического и финансового центра страны, и сырьевые регионы (прежде всего производители топлива). Большинство же субъектов Федерации не сумели достичь конкурентоспособности, свидетельством чему – массированная утечка капитала и «мозгов» из России, продолжающаяся по сей день.

В экспортной активности современной России основная опора сделана на факторные преимущества – наличие больших сырьевых ресурсов и дешевой рабочей силы. Такая стратегия, в полном соответствии с теорией М.Портера, делает конкурентоспособность (а вслед за ней – благосостояние населения и бюджетную стабильность) России и ее регионов неустойчивой, сильно зависящей от конъюнктуры мировых рынков, в первую очередь нефтяного.

Формирование крупных финансово-промышленных групп (ФПГ) породило еще одну проблему – эксплуатацию одних регионов другими. Посредством трансфертного ценообразования природно-ресурсная рента «выкачивается» при этом из региона-производителя экспортного сырья в пользу региона, где расположена штаб-квартира ФПГ (обычно Москва). В итоге город Москва, формально говоря, явился в 2004 г. крупнейшим экспортером топлива из России (44,94 млрд долл. США против 22,65 млрд у занявшей второе место Тюменской области). Таким образом, рост конкурентоспособности регионального производства не улучшает положения региона и его жителей. Масштабы «откачки» прибыли из Севера – миллиарды долларов в год.

При этом необходимо четко заявить: северные регионы – не только субъект, но и объект международной конкуренции. Той самой, отмеченной еще В.И.Лениным характерно империалистической формы конкурентной борьбы – «за хозяйственную территорию вообще»[14]. Конкуренции за влияние над территориями (в данном случае северными), которую России приходится вести с сильными соперниками – четырьмя другими арктическими странами, каждая из которых существенно превосходит нас по уровню экономического развития, а также третьими странами, проявляющими все больший интерес к Северу (такими, как Япония и Китай).

В ближайшей перспективе эта борьба вынужденно будет обостряться. Дело в том, что в мире все более зримо проступает перспектива дефицита нефти, газа и другого невозобновляемого сырья. Проблемам энергетической безопасности в последнее время на ведущих мировых саммитах неслучайно уделяется особое внимание: поставки сырья, особенно в условиях его тотального подорожания, обозначили уязвимость Запада, а в дальнейшем – угрозу подрыва самих основ современной расточительной экономики. Отсюда возникает потребность обеспечения политического контроля над важнейшими сырьевыми кладовыми.

В этом контексте огромная и не очень устроенная территория России невольно привлекает внимание крупнейших держав Запада и Китая, помимо прочего, как ресурсная кладовая. Едва ли в обозримом будущем по этой причине встанет вопрос о внешней оккупации России, но подчинение российских природных ресурсов (особенно нефти) зарубежному капиталу объективно должно стать задачей наших более сильных конкурентов.

Необходимо подчеркнуть, что норвежцы, канадцы и американцы не считают Арктику окончательно поделенной[15]. Признанных морских границ, особенно в подледной зоне, здесь зачастую нет до сих пор. Пределы шельфа России, Норвегии, Гренландии, Канады в Ледовитом океане не утверждены. У России имеются в Арктике два неразграниченных участка шельфа: в Баренцевом море – с Норвегией и в Беринговом море с США (где уже почти два десятилетия временно применяется откровенно противоречащая российским интересам «линия Бейкера – Шеварднадзе»). Спорные вопросы остаются в правовом статусе Канадского Арктического архипелага, Шпицбергена, Земли Франца-Иосифа, острова Врангеля. В таких условиях важную роль играет фактическое военное и гражданское присутствие различных государств в спорных территориях, а также их политико-дипломатическая активность.

В ближайшие годы нас, видимо, ждет принятие новых международно-правовых документов по статусу водных и шельфовых пространств, покрытых льдом, и по их межгосударственному разграничению.

Россия в итоге может быть территориально ущемлена и в формальном отношении – в Арктике. Угроза тем реальнее, что отечественный Север за годы реформ потерял более 15% населения, и защищать свои традиционные заполярные владения для России становится все труднее.

Таким образом, подъем российского Севера необходим не только для решения внутриэкономических задач, но и для долгосрочной защиты геополитических интересов страны.

Проведенный анализ вынуждает сделать достаточно негативный прогноз для Заполярья. Процесс глобализации в его нынешнем виде резко сужает возможности для благополучного существования северных регионов во всем мире. Обострение международной конкуренции грозит, во-первых, сокращением их населения и, во-вторых, заметной географической концентрацией оставшихся жителей, что нередко означает довольно болезненную социально-экономическую трансформацию.

Выбор, таким образом, стоит довольно жестко. Либо из Арктики начнется долгосрочный отток населения и капиталов, либо мир переходит на иную, более «гуманную», нелибералистскую модель глобализации. Отметим, что последнее требование уже не является монополией антиглобалистов. Парламентская ассамблея Совета Европы (ПАСЕ) в резолюции «Глобализация и устойчивое развитие», принятой в начале 2003 года, заявила, что «миропорядок не должен основываться на менеджменте, который руководствуется чисто финансовыми соображениями». ПАСЕ призвала страны-члены поставить человека в центр всей политики развития[16].

Будущее северных регионов несовместимо с «голым» либерализмом. Государство, стимулируя рост их конкурентоспособности, призвано при этом проводить политику разумного протекционизма, не позволяя «свободной» конкуренции опустошать Север.

На основе изучения опыта России и других полярных стран автор считает, что пересмотр государственной политики в Заполярье должен осуществляться, по меньшей мере, по следующим направлениям.

Во-первых, государство обязано признать политическую ответственность за сохранение Севера, как места обитания нынешнего и будущих поколений северян. Эта ответственность должна выражаться не только в политических декларациях, но и в конкретных финансовых вложениях. В духе конкурентной стратегии, их надо рассматривать не как «помощь из Центра», а как исполнение им обязанности обеспечить Северу равные условия конкуренции с другими регионами страны и мира. Эти вложения, распределяемые через бюджет, можно рассматривать как особую форму ренты, уплачиваемую предпринимателями из более комфортных центральных регионов страны.

Необходимо признать, что поднимать Север усилиями только частного капитала невозможно. Свободная, неограниченная конкуренция либо приведет северный бизнес к разорению, либо все равно заставит его отдать государству целый ряд функций социально-экономического характера. Безусловной задачей государства представляется развитие и эксплуатация критически важной инфраструктуры (особенно транспортной, включая ледокольный флот).

Это положение впрямую касается современной России, накопившей колоссальные, несколько сот миллиардов долларов, государственные средства, омертвленные ныне в золотовалютных запасах и Фонде национального благосостояния. Часть этих средств обязательно должна быть направлена на Север для решения национальной задачи – закрепления страны на ее арктических рубежах.

Во-вторых, необходимо укрепить финансовую базу северной экономики, так как небольшим северным предприятиям сложно конкурировать на мировой арене с транснациональными компаниями[17].

Выходом из этой ситуации могут стать крупные региональные финансовые корпорации, которые финансировали бы выгодные проекты, исходя из знания местной обстановки. Но для этого требуется решение двух политических задач: с одной стороны, серьезное расширение полномочий региональных властей, и, с другой стороны, демократизация этих властей, создание системы четкого гражданского контроля над расходованием средств корпораций.

В-третьих, каждый политический шаг общенационального значения должен «просчитываться» с точки зрения интересов регионов. В частности, при сокращении армии и флота следует избегать расформирования частей и подразделений, имеющих градообразующий характер. Регионы обязаны иметь официальные (а не кулуарные) каналы влияния на процесс принятия политических решений.

В-четвертых, необходимо укрепить научные основы государственной политики на Севере. Здесь острее, чем в других частях света, ощущается тесная взаимосвязь политики, военной деятельности, экономики, экологии и мироощущения человека. Возможно, стоило бы поэтому подумать об объединении различных дисциплин в некую единую науку о месте человека в Арктике. Науку, способную комплексно анализировать проблемы устойчивого развития и конкурентоспособности Севера в современном мире.

Эта наука могла бы дать ответ на прикладные вопросы, интересующие любое правительство: сколько населения способен «вместить» тот или иной северный регион без ущерба для природы и для уровня жизни людей? Каковы оптимальные формы включения этого региона в мировые связи? Как объединить традиционные знания коренных жителей Севера с современными технологиями?

Необходимо, однако, отметить, что для пересмотра государственной политики в отношении Заполярья требуется систематическая и целенаправленная политическая активность жителей региона. Опыт той же Норвегии показывает, что учет интересов Севера в политике Осло – результат не столько доброй воли правительства, сколько энергичного лоббистского давления самих северян.

В любой северной стране центральные власти плохо представляют себе положение дел в провинции. Поэтому политические рецепты, вырабатываемые правительством – идет ли речь о норвежских «плановиках» 1950-х или об их идейном антиподе, российских либералах 1990-х – часто рискуют оказываться оторванными от действительности и приносящими совсем не те плоды, что ожидалось.Север протестует против такой политики своеобразно, «молча»: он просто пустеет или вымирает. Но, коль скоро из министерских кабинетов этого не видно, то срочная реакция вроде бы и не требуется.

Поэтому, чтобы заставить правительство «прислушаться», в Норвегии понадобилось мощное движение популистов во главе с харизматичным ученым Оттаром Броксом. Лишь их деятельность – массовая, систематичная и опирающаяся на результаты объективных исследований – побудила Осло сначала задуматься, а затем изменить саму философию региональной политики.

В России эпохи Б. Н. Ельцина, в преломленном виде отражая мировые тенденции, растущее территориальное неравновесие порождало политическую активизацию регионов. Ее проявлениями стали подписание Федеративного договора 1992 г., учреждение региональных ассоциаций экономического взаимодействия («Сибирское соглашение», «Большая Волга», «Северо-Запад» и др.), резкое расширение международных связей субъектов Федерации. Параллельно с этим нарастала политическая неоднородность и хозяйственная дезинтеграция, угрожавшие в конечном итоге развалом страны.

Президентство В. В. Путина покончило с этой опасной практикой, восстановив вертикаль власти. Однако регионы и их население при этом фактически лишились рычагов влияния на политику федерального Центра. Симптомы процесса – появление апатичного Совета Федерации прекращение деятельности региональных партий, переход к фактическому назначению губернаторов Президентом и отмена выборов депутатов Государственной Думы от территориальных избирательных округов.

Механизм обратной связи от регионов оказался фактически демонтированным. Результаты не заставляют себя ждать. Особо отметим пресловутый Закон № 122, получивший у журналистов незаслуженное название «закона о монетизации льгот». На самом деле, этим же законом были также ликвидированы или отданы на «договоренность с работодателем» многочисленные социальные и трудовые льготы северянам. Отменен (без какой-либо замены) закон «Об основах государственной политики в регионах Крайнего Севера».

В современной России пока не нашлось людей, подобных Оттару Броксу – в том смысле, что книг и статей о проблемах нашего Севера опубликовано достаточно, но ни одна из них не произвела того взрывного эффекта, как монография Брокса «Что же происходит в Северной Норвегии?».

Конечно, для этого имеются вполне объяснимые причины. В середине шестидесятых годов, когда «популисты» разворачивали свою агитацию, Норвегия была страной пусть небогатой, но вполне благополучной и с морально здоровым обществом, в котором были развиты чувства сопричастности и классовой солидарности. Современная Россия разительно от нее отличается. Это страна, где четверть населения живет за чертой бедности, где имеются Чечня и организованная преступность, где еще далеко не пережиты (ни в экономическом и политическом, ни тем более в моральном плане) последствия распада СССР и краха социалистической системы. Российский социум раздроблен, большинство его членов озабочено прежде всего собственным выживанием.

На столь тяжелом политико-психологическом фоне даже вопиющие проблемы северян (например, вымерзание целых городов в последние зимы) не вызывают широкой общественной реакции. Тем не менее, очевидно, что без перелома общественного отношения к проблемам Севера – да и к судьбам России в целом – регион будет обречен. Решение этой проблемы требует, таким образом, мощной пропагандистской активности самих северян.

Список литературы:

[1] Портер М. Международная конкуренция.– М.:, Международные отношения, 1993.– 896 с.; Он же. Конкуренция.– М.: Международные отношения, 2000.– 495 с.

[2] Фатхутдинов Р.А. Конкурентоспособность: экономика, стратегия, управление.– М.: ИНФРА-М, 2000.– С. 23.

[3] Чуб Б.А. Управление инвестиционными процессами в регионе.– М.: БУКВИЦА, 1999.– С. 37.

[4] Rapport sur les perspectives de la France: Rapport de la commission de concertation présidée par Jean-Michel Charpin.– Commissariat général du Plan, La Documentation française, Juillet 2000.– Сайт www.plan.gouv.fr

[5] Markusen A. Sticky Places in Slippery Spaces: The Political Economy of Post-War Fast Growth Regions // New Brunswick Center for Urban Policy Research, Rutgers University Working Paper.– 1994.– No. 79.– 46 pp.

[6] Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т. 1 // Маркс К.,Энгельс Ф. Соч.,изд-е 2-е. Т. 23.– С. 43.

[7] Катасонов В.Ю. Бегство капитала из России.– М.: АНКИЛ, 2002.– С. 49-50.

[8] Dunning J.H. The Changing Nature of Firms and Governments in a Knowledge-Based Globalizing Economy // Carnegie Bosch Institute Working Paper.– 1998.– No. 15.– P. 16.

[9] Новиков В. Из истории освоения Советской Арктики.– М.: Гос. изд-во политической литературы, 1955.– С. 135-136.

[10] Агранат Г.А. Капитализм или социализм: северный выбор // США: Экономика, политика, идеология.– 1994. – № 7.– С. 7. См. также: Агранат Г.А., Котляков В.М. Север – зеркало мировых и российских проблем // США: Экономика, политика, идеология.– 1996.– № 12.– С. 6-19.

[11] Hannesson R. Fiskerikrise: Er Nord-Norge overbefolket? // Aftenposten.– 1996.– 23. juli.

[12] Lyck L. Arctic Economies and Globalisation // North Meets North. Proceedings of the First Northern Research Forum, Akureyri and Bessastaðir, November 4-6, 2000.– Akureyri, 2001.– P. 71.

[13] Width H. Flyttestrøm fra Utkant-Norden // Aftenposten.– 2002.– 11. april.

[14] Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма // Полн.собр.соч. Т. 27. – С. 422.

[15] Оstreng W. Polar science and politics: close twins or opposite poles in international cooperation? // International Resource Management: the role of science and politics / Ed. by S.Andresen, W.Østreng.– L., N.Y.: Belhaven Press, 1989.– P.101.

[16] PACE Resolution 1318 (2003). Globalisation and sustainable development.– Strasbourg: Council of Europe, 2003.– P. 3.

[17] Подробнее об этом см.: Домнина И., Маркова Н., Монахова Т. Государственное регулирование в регионах Севера // Экономист.– 2001.– № 3.– С. 45, 48.

1. Porter M. International competition. – M.: International relationships, 1993. – 896 p.; Porter M. Competition. – M.: International relationships, 2000. – 495 p.

2. Fathutdinov R. A. Competitiveness: economy, strategy, management. – M.: INFRA-M, 2000.- P.23.

3. Chub B. A. Investments process management in region. – M.: BUKVICA, 1999.- P. 37.

4. Rapport sur les perspectives de la

France

: Rapport de la commission de concertation présidée par Jean-Michel Charpin.– Commissariat général du Plan, La Documentation française, Juillet 2000.– www.plan.gouv.fr

5. Markusen A. Sticky Places in Slippery Spaces: The Political Economy of Post-War Fast Growth Regions // New Brunswick Center for Urban Policy Research, Rutgers University Working Paper.– 1994.– No. 79.– 46 pp.

8. Dunning J.H. The Changing Nature of Firms and Governments in a Knowledge-Based Globalizing Economy // Carnegie Bosch Institute Working Paper. – 1998. – No. 15. – P. 16.

9. Novikov V. From opening up history of the Soviet Arctic. – M.: State publishing house of political literature, 1995. – P. 135-136.

10. Agranat G. A. Capitalism or socialism: north choice // The USA: Economy, politics, ideology. – 1994. - №7. – P. 7.

Agranat G. A., Kotlyakov V. M. The North – a mirror of world and Russian problems // The USA: Economy, politics, ideology. – 1996. - №12. – P. 6-19.

11. Hannesson R. Fiskerikrise: Er Nord-Norge overbefolket? // Aftenposten.– 1996.– 23. juli.

12. Lyck L. Arctic Economies and Globalisation // North Meets North. Proceedings of the First Northern Research Forum, Akureyri and Bessastaрir, November 4-6, 2000.– Akureyri, 2001.– P. 71.

13. Width H. Flyttestrшm fra Utkant-Norden // Aftenposten.– 2002.– 11. april.

14. Lenin V. I. Imperialism as the highest stage of capitalism // Complete set of works. V. 27. – P. 422.

15. Оstreng W. Polar science and politics: close twins or opposite poles in international cooperation? // International Resource Management: the role of science and politics / Ed. by S.Andresen, W.Østreng.– L., N.Y.: Belhaven Press, 1989.– P.101.

16. PACE Resolution 1318 (2003). Globalisation and sustainable development.– Strasbourg: Council of Europe, 2003.– P. 3.

17. Domnina I., Markova N., Monahova T. Public regulation in North region // The Economist. – 2001. - №3. – P. 45, 48.

Конкурентоспособность северной экономики: «узкие места» и широкие перспективы